Поводырь - Страница 44

Спорили до хрипоты. За ночь кипу дорогущей бумаги извели. О костяшки счетные все пальцы пооббили. Женское население усадьбы так перепугали, что те ножи и топоры кинулись прятать. К утру созрел итог.

Долго смотрел седовласый Ерофеев на чистовой расчет. Потом встал, низко Венедикту поклонился да за науку отцовскую простить попросил. И еще сказал, что негоже человека государева, что милость великую им явил, прибытком будущим весь род до правнуков обеспечил, без подарка оставлять. Хотел уже старшего сына ко мне отправлять, да тут делегация от евреев заявилась. Пришлось вновь молиться и за тот же стол садиться. Умеет, конечно, племя иудейское торг вести – не отнять. Но и Ерофеевы не пальцем деланы. К обеду стряпчего позвали договор писать и прошения на фабрики с мануфактурами.

— Если не секрет, Венедикт Петрович, скажи – сколько Куперштох в вашу винокурню вложить должен? — полюбопытствовал я.

— И в винокурню, и в свеколку с сахаром, ваше превосходительство! Сто пятьдесят тысяч ассигнациями…

Хмыкнул. Думаю, не намного ошибусь, если скажу, что в ерофеевских расчетах итог ближе к миллиону получился. Понятно – не сразу. Понятно, что путь еще немалый впереди и работы непочатый край, но теперь им хотя бы понятно, за что бороться.

— Прими, благодетель, не откажи! — взмолился розовый от смущения Иван. — От всей семьи нашей, батюшка вот передать велел.

И, главное, вновь "билетики". Может, и не полная пачка, но уж половина – точно. Вкусная такая, замечательная половинка. Только брать нельзя. Против правды это. Я и делать ничего не делал. Идею со свеклой подсказал – так крестьяне, что ее выращивать согласятся, прибыль вчетверо больше, чем от пшеницы, получат. А значит, покупать смогут больше. И детей учиться отправят. И с углем для паровой машины так же. И с фермой. Выходит, это дело не мое личное, а государственное.

И не брать – нельзя. От души ведь дают. Не вымогал и ножа к горлу не приставлял…

— Слушайте меня внимательно, купцы Ерофеевы. И другим передайте! Я, Герман Густавович Лерхе, исправляющий должность начальника губернии, поборов с торговых да промышленных людей не брал и брать не стану…

Лица братьев скисли. Легко догадаться – что именно им скажет батюшка, если они деньги обратно домой принесут. Но торопиться нельзя. Тон такой выбрал, пафосный. Поспешишь – решат, что крутится новый губернатор аки ерш на сковородке. Словами громкими прикрывает стяжательство.

— Однако ж! Вот Гинтар Теодорсович. Он глава вновь открытого Фонда содействия губернского управления. Ему вклад можете сделать, и впредь не забывать. Фонд много чего хорошего делать станет. В том числе и следить, чтобы прошения к нужным людям попадали… А мне лично – и вашего доброго слова довольно. Я не о себе пекусь, о государственной пользе!

Фух. Вроде нормально получилось. И главное, вовремя. Седой слуга вот только головой качал, сомневался. Но это ненадолго. Как только подписал документы ерофеевские, распрощались с братьями и сели с Гинтаром Устав Фонда писать.

Костяк идеи давно в голове жил. Обрастал помаленьку мясцом. Сухожилия связывали разваливающиеся части, конечности обтягивались кожей. Не хватало двух самых главных частей – сердца и головы. А тут как-то вдруг сразу – и то, и это. Распоясавшиеся, ожившие без этой пресловутой "черты оседлости" в Сибири евреи, посредством лихоимца-Борткевича, дали сердце. Что за фонд без денег? Самое его существование – это обоснование движения средств в нужную сторону. От желающих дать к нуждающимся в получении.

А бережливость Гинтара натолкнула на мысль сделать из него управляющего. Голову. И человек на своем месте, и всегда под присмотром, и мне руки развязывает. Прибалт сначала даже возражал. Вяло и неизворотливо. Повторял, как попугай, одну и ту же фразу с разными интонациями в ответ на все мои доводы: "Что же я батюшке вашему скажу?" Будто у Густава Васильевича забот больше нет, только отчеты со слуг собирать. Гера вон не даст соврать. В их Петербургском доме одних истопников двое. Повар и повариха с помощниками. Горничных пятеро. Конюх-форейтор. Генеральский адъютант постоянно в доме еще проживает… Вот вся эта орда с самого утра бумаги отцу и несет. Как представил, смешно стало…

Потом Гинтар по существу вопросы стал задавать. О доходной и расходной частях фонда. О контрольном органе и попечительском совете. Сели записывать. Гера мой юридические термины прямо под руку подсказывал. Старик – финансовые. Я за тот вечер много нового о седом слуге узнал. Тайну – где стрелять научился и людей убивать без моральных сомнений – он мне так и не открыл. А вот о том, что в Ревельском финансовом училище обучение проходил, — поведал. Ох, чую, "сколько нам открытий чудных" готовит битый жизнью прибалт. В одном лишь сомнений нет – не предаст. Есть что-то этакое, связывающее крепче клятв слугу и старого генерала. Нечто, отчего Гинтар даже имя отца с придыханием произносит.

Забегал Варежка. Попросил его прояснить для меня один презабавный вопросик. Тот сначала фыркнул в усы, а потом, дослушав объяснения до конца, кивнул. Проблема стоила его усилий.

Артемка принес счеты. Прикинули суммы и распределение фондов по направлениям. Позвали сотника. Пытали его по поводу цен на стройматериалы и стоимости работ. Он оказался настоящим партизаном: "Кирпич отобрать, артельных мужиков на стройку нагайками загнать… А сколь за это платить, о том я не ведаю. В губернии на то архитехторы имеются!" Кстати, чуть не забыли проектные работы! Не напомнил бы об архитекторах – могло некрасиво получиться…